«Орки» с Востока. Как Запад формирует образ Востока. Германский сценарий - Дирк Ошманн

что эта неподобающая игра с идентификацией лицемерно маскируется под игру в правду. Приписывание определенной идентичности – это основной способ доминирования, он не дает индивиду простора для развития и саморазвития и особенно эффективен там, где, как на Востоке, нет симметричной, независимой от Запада полемики по поводу самоидентификации.

Третья попытка. Если не дискредитировать «Восток» снова и снова, не обвинять его во всех бедах, миф о «восточных немцах» давно сошел бы на нет, потому что из-за миграции и смешения многие различия неминуемо исчезли бы, однако они все время муссируются. А потом лукаво вопрошается: «Так кто такой восточный немец? Тот, кто рожден на Востоке? Тот, кто там родился и живет? Тот, кто не там родился, но там живет? Тот, кто там родился, хоть и не живет?» Негласное требование дифференциации при перемещении внутри Германии с востока на запад и с запада на восток предполагает разделение, а не растворение категорий. Это поистине странная игра, внутренне каждый уже определился, с какой группой он себя соотносит. Западный немец, долгое время живущий на Востоке, должен задаться вопросом, чувствует ли он лично себя задетым, когда «Восток» снова подвергается остракизму, или готовит пути отступления, чтобы в случае чего слинять через заднюю дверь; временщик ли он на Востоке, а в душе был и остается западным немцем. Свою категориальную привилегированность западный немец сохраняет и на Востоке. Можно выразиться и жестче: «восточный немец» – понятие для каждого гражданина федерации вполне определенное, каждый может сразу сказать о себе, «осси» он или нет, не важно, где он живет или жил. Идентификация вносит предельную ясность. По ней видно, насколько активны связанные с ней дискурсивные модели.

В зависимости от ситуации человек, естественно, подбирает аргументы, выгодные ему на данный момент. Вспомните Михаэля Баллака, который, безусловно, был лучшим немецким футболистом начала нулевых, прославленной международной звездой, который практически в одиночку решал исход многих матчей сборной Германии. Но как только дела у сборной пошли не очень хорошо, многие, в том числе и мой бывший кумир Гюнтер Нетцер, заявили, что Баллаку не хватает лидерских качеств, потому что в ГДР его «научили только коллективной игре», ведь личность там ничего не значила, а индивидуальное мастерство не было востребовано. Какая чепуха! В конце восьмидесятых годов маленькая ГДР была третьей в мире сильнейшей спортивной державой после США и Советского Союза. Такое количество побед на Олимпийских играх, чемпионатах мира и Европы не было бы возможно без индивидуального мастерства и силы, даже в командных видах. О глобальном допинге, как в случае с Корнелией Эндер, Беном Джонсоном или Флоренс Гриффит-Джойнер, тогда и речи не было[114].

Четвертая попытка. Говоря о Востоке, мы имеем в виду внутринемецкие отношения, медийное, дискурсивное, политическое конструирование «Востока» внутри Германии, той «Восточной Германии», которая странным образом в некотором смысле охватывает федеральные земли ныне Центральной Германии; существует, например, «Центральногерманское радио», созданное совместно Тюрингей, Саксонией и Саксонией-Анхальт. Возможно, в давние времена подобная двуединая конструкция Востока и Запада и имела бы историческое обоснование, но после 1945 года этот термин выглядит крайне подозрительно, а, скажем, для польских и чешских ушей может звучать даже угрожающе, ведь он как бы намекает, что далее к востоку от Одера и Нейсе все еще продолжается «в сущности Восточная Германия». В конце концов, Пассау расположен восточнее Восточной Германии, хоть он и на юге. Видите, как быстро перепутываются термины, хотя кажется, все понимают, о чем речь. А речь, собственно, о территории бывшей ГДР, особой географической области, которая имела всего три государственные границы и история которой тянется до настоящего времени, о «пяти новых федеральных землях», как ее долго называли после 1990 года, но и это прошло.

На момент написания текста новому статусу этой историко-политической и географической области тридцать два года. В отношении человеческого возраста тридцать лет – весьма символичная дата. Она знаменует бесповоротный конец молодости, порог, за которым иногда болезненный переход во взрослую жизнь. Это возраст, в котором человек, возможно, впервые становится исторической персоной: подводит итог былому, что́ и как прожито и сделано, и в то же время задумывается о смысле будущей жизни. Мировая литература изобилует персонажами, которые переживают этот возраст как решающий поворот в своей жизни, как освобождение себя для истинного бытия, но чаще как погружение в экзистенциальный кризис. Потрясающей силы образы созданы в произведениях Клейста и Кафки, Бальзака и Ингеборг Бахман, а также во многих других.

То, что применимо к человеку, можно смело относить к коллективу и обществу: возраст 30 лет – это время подведения итогов и определения точки своего нахождения, когда оглядываешься на прошлое и в то же время устремляешь взгляд в будущее. Большая часть публикаций 2019 и 2020 годов посвящена тридцатилетию революции и, соответственно, воссоединения, что говорит о важности взаимопонимания. Конец ГДР и политический слом 1989–1990 годов уже отстоят от нас на глубину тридцати лет. А историки определили, что все культуры через 20–30 лет переживают смену эпох, поскольку именно в этот период коммуникативная память начинает обращаться в память культурную. С возрастом воспоминания свидетелей исторического события крепнут и становятся решающим фактором в восприятии настоящего, иначе говоря, объем опыта растет, а горизонт ожиданий сужается[115]. Одновременно устные формы знания по возрастающей замещаются письменными, а на смену индивидуальной памяти приходят средства массовой информации[116]. При переформатировании политики памяти[117] тут же приоритетное место занимают политические вопросы современности.

На фоне этого, выходит, проблема не в «Востоке», а в связанных с ним примитивных, напрочь негативных или негативно окрашенных атрибуциях, бесконечных упрощениях, инсинуациях и доносах, от которых я уже устал. Поскольку о Востоке искусственно разносится ложь, я считаю, что одной из главных задач книги является радикальная «дезидентификация», в терминологии Жака Рансьера. Он понимает это как абсолютное право человека или социальной группы не принимать приписываемой им идентичности[118]. Этим правом я и пользуюсь здесь. Парадоксально, но такая группа должна сперва идентифицировать себя, чтобы суметь выступить против подобного присвоения. Более того, Восток нужно не только дезидентифицировать, но и дезинфицировать, чтобы он мог найти выход из грязного угла, в который его успешно загнал Запад, обеспечивая собственное благополучие.

Настолько успешно загнал, что некоторые начали ненавидеть себя. Мой коллега переехал с семьей в Галле, и первый вопрос, который ему задали: зачем они перебрались на Восток, здесь ведь ничего нет, им бы лучше оставаться на Западе. Какой симптом фатального развития событий! Люди перестают гордиться родиной, оттого что чувствуют себя лишенными чести и униженными. На Западе